Рост Тростника
Автор «Тростника:» – московский поэт и кинокритик, ныне проживающая в Нью-Йорке, не избалованная публикациями: на её счету книга стихов «96-ая книга» (М. «Композитор», 1996) и подборка в «Знамени»).
В одной из книг овидиевых «Метаморфоз» идет речь о меонийской девушке Арахне, вызвавшей зависть и гнев всемогущей Минервы, покровительницы рукоделья. В прядильном искусстве не было равных Арахне: даже нимфы наведывались к ней, чтобы увидеть работу прославленной пряхи – не только готовые полотна, но и всё прядильно-ткаческое действо, от собранной в клубки грубой шерсти до виртуозного рисунка иглой на пурпурной ткани. «Такова была прелесть искусства!» — восклицает Овидий. Мастерство Арахны вкупе с её гордыней раздасадовали Минерву. Она вызвала мастерицу на «ткацкий» поединок, но Арахна не уступила грозной сопернице.
Меонийских кровей и эта книга – сборник трепетных стихов, исполненных «змеиной мудрости», глубины и мастерства стихотворческого «рукоделья», ювелирной отделки текстовой вязи в каждом изгибе «Тростника:». Филигранность этих стихов можно сравнить с узорочьем коранического письма, с причудливой завивкой византийских сборников. Эта ткань – из породы канонических, не имеющих заплат и не нуждающихся в плечиках и фижмах:
Давно не нарушаемая тишь.
Дома по краю озера. Такою
предстала старость тростнику. И, лишь
свой собственный заслыша треск, легко и
без муки просыпается, затем
чтобы забыться вновь.
Не уставая, кровь
струится вдоль спины его, нагретой
косым теплом.
Ни мысли о былом,
ни горечи, ни страха усыханья, —
таким предстанет мыслящий тростник
окно приотворившему. На миг
задержанное временем дыханье.
(«Шесть стихотворений о мыслящем тростнике»)
Строка, искусно нанизанная на строку, ощущение легкости, безупречной осанки. Постоянство строчного перехода во многом определяет «рост» стихотворения, делает его прямым и упругим. Если бы превращение стихотворений в деревья, травы, зверей было неизбежной метаморфозой, как у Овидия, эти стихи слились бы в живой стебель «мыслящего» тростника.
Филигранная чеканка «Тростника:» имеет и оборотную сторону: в некоторых стихах акцент ставится на внешней отделке; читателю не всегда удается проникнуть в глубь стиха. Порой эту книгу слишком легко читать, и тогда взгляд беспрепятственно скользит по глади стихотворения. Этим вышколенным стихам нужны червоточины, шипы, которые, вместо того, чтобы наводить глянец, резали бы по живому.
Стихи Хельги Ольшванг – это лирическая мембрана (или объектив), осуществляющая звуко(видео)запись мироздания, начатки бытия скоро переходят в его узнаваемость – и неповторимость каждой вещи отражается ослепительными осколками стихов. Подобно тому, как Адам давал имена растениям и животным в первые дни после сотворения Земли, поэт производит перепись вещного мира, как бы перелицовывая зримое пространство:
Води кругом, заманивая в чащу,
в еловый хоровод колесиков, пружин,
и спящего оставь – авось обрящет
в успении безвременную жизнь.
(«Разбитым часам»)
И вновь: не все стихотворения сборника столь проникновенны. Случается, что перепись вещей и событий сводится к написанию стихов-реестров: Х. Ольшванг как бы «заставляет» книгу домашней утварью, наполняет ее глянцем фотохроники. Иногда кажется, что основная цель некоторых стихотворений – расставить вещи по своим местам – и только. Поэт не всегда находит в себе силы идти дальше, т.е. живописать сами вещи, вызывать их к жизни.
Поэзия – это постоянное напоминание о том, что у лицевой стороны есть изнанка. В момент написания стихотворения рождается и неизбежность разлуки, распада, смерти. Хорошие стихи, пытаясь изобличить время и пространство, непременно их обезличивают, уничтожают. Такие стихи, обещая пылкое свидание, ставят подножку замечтавшемуся влюбленному. Иными словами, лирика (как её написание, так и вдумчивое прочтение) всегда чревата самоотрицанием, наложением запрета на собственное бытие. В стихотворении «Парикмахерская» героиня, «возрождая» в памяти блики своего детства, заново переживает момент расставания с ним, на этот раз окончательной разлуки:
Забыванье. Ледяной пробор.
Запятая на полях. Упор –
лоб ладони. Гребню – звон о дно.
Дно стакана. Лунное пятно
за бедром и облаком, застыв
в зеркале, — «не шевелись», — не ты.
Мерцай,
лунное, двоящееся от
звезд, пятно лица.
(«Парикмахерская»)
Александр Блок, как известно, недолюбливал навешивание на стихотворцев ярлыков с непременными «измами», определяющими поэтические направления и школы. Он верил в индивидуальность поэта, в его отличный от других почерк. Не применимы «измы» и к стихам Хельги Ольшванг. Как яркие, самобытные стихи, они состоялись, а это – самое главное. Закончим эту рецензию цитатой из «Метаморфоз» Овидия в переводе С.Шервинского, ещё одним свидетельством мастерства Арахны:
Ткется пурпурная ткань, которая ведала чаны
Тирские; тонки у ней, едва различимы оттенки.
Так при дожде, от лучей преломленных возникшая, мощной
Радуга аркой встает и пространство небес украшает.
Поделиться
