
Из книги «Тростник»
* * *
Утро отворяется. Упасть в сад
тень оконного креста
изготовилась, и замирает паства
птиц, молитвенники пролистав.
Взорами вперяясь исподлобья
в стекла отворяемые, ждут.
Вдруг, в зазоре неба он и оба
рядом отражения взойдут.
Прерывая в кухне ссору, злостным,
правнучка Франциска: «Гад,-
ором,- пропади ты…», крошек горсть им,
«…пропадом!» – бросает в сад.
2 марта 2002
* * *
Кто же теперь мне ее вернет,
комнату, чья так тиха щеколда,
чью так застенчиво ветер мнет
занавеску, прильнув щекой,
дыша на стекла. Не разглядеть, темно.
Ключ на притолке, там, в трухе.
Крендель лежит высоко запретный.
Сколько, стоя на сквозняке,
на мысках, ни пытайся достать, на это
уже не хватит длины руке.
Орбиты сужаются у светил
до размера замочных скважин,
или их удается покинуть.
Никто не скажет.
Сколько бы дуг на пыли
палец ни прочертил.
15 января 2002
* * *
Проходы под руку по городам
заправленных постелей, по рядам,
вдоль улиц, капельниц, пугая
непарных голубей. (Как тапки, впопыхах
затолканы: обход.) В крахмальных колпаках —
врач, медсестра. Пересекая
февральские палаты, на груди
домов бесстыдно задранных гардин
не замечая, сыпи
на стеклах, разеваемых на свет
ворот, и нам смотрящих вслед
привратников, слезы по
щеке стекающей зонта,
исчезнем, двоеточие, с листа
весенней зыби.
13 февраля 2002
17 MAЯ 2002
Вот когда отоснятся и намертво будут забыты
жницы ВДНХ, крупнотелые кони,
копыта заносящие, эти четыре венка
над воротами, скромное счастье мозаик,
образцы колосков, парфеноны синиц,
кисть отложит, устав, археолог,
поднимет глаза и
все припомнит,
песок отирая с ресниц.