• English
  • Русский
  • «Интерпоэзия», №1 за 2007 г.

    «Интерпоэзия», №1 за 2007 г.

    РАЙ

    Сидеть на скамье в тени.
    Цвета старого снега
    рулон деревянных реек выгнутый вдоль спины.
    Берег. Радостное, Дейнека,

    расписное небо твое поверх,
    в облаках распластанных и гимнастах —
    розовых, серых, солнца дрожащий смех
    в ветках, у набережной скамья, в ста

    шагах от речных перил,
    достоверный воздух,
    вид на реку такой же, каким он был
    прежде, с собой принесенная книга, в звездных

    крапинках яблоко, зерна в нем.
    И милосердное позволенье
    вопреки на всех языках травы повторяющему » уснем», —
    оставаться до вечера. До главы
    солнца, за край заходящего, краем зренья.

    * * *

    Вначале — грунт: суглинок, известь, прах.
    Рисунок, намечающий кайму
    земли, начало воздуха, размах
    ствола. Коричневые ветви льнут к нему.
    А свет и сумрак смешанные пусть
    в скорлупках почек утро растворит
    и в листья краску обращает хруст
    поспешной кисти по холсту коры,
    то опускаясь в радужную грязь,
    то тычась в небо. И продет большой,
    как ствол, в палитру, палец, чтобы длясь
    корнями остальных связать с душой
    исходные цвета и вещества —
    дыхание, растертый камень, дым
    и слово, разветвленное в слова.
    Создателя и созданное им.

    * * *

    Будет легче —
    какой-нибудь месяц,
    и будет поздно темнеть,
    будет длинное лето стоять, как вяз,
    все в горячих листьях, и, перевесясь
    через балконную клеть,
    на земле не увижу сырых гримас,
    а увижу головы на скамьях,
    точно фрукты на дне корзин,
    спины и спинки бегущих трусцой собак,
    реку, радость. Но радость в такой близи
    невозможно постичь, и не будут ли там нужней
    этот горький сумрак и снег
    на пустынной набережной, и тяжелое небо,
    и скука последних дней
    в предвкушении тех.

    * * *

    В.Г.
    Пишущий стихи, шуршащий
    ими, шаркающий ночью,
    кашляющий, тихо говорящий
    про себя свой перевод подстрочный
    с гулкого в ушах, один, а труд, которым
    избран человек и завербован,
    странен. И тому, кто вторгнут
    в этот скрип и шепот не любовный,
    ничего не остается, кроме
    кропотливой муки подневольной,
    мятой рукописи и разгрома,
    нимба дымного от лампочки настольной.

    * * *

    Зимнее твое лицо в следах
    причьих лапок-веточек внахлест
    и пигментных, заячьих погонь по насту лба в мороз,
    словно карты севера протертой на местах
    сгибов, разворот, дыра,
    где полузамерзла речь и тени облачных по ней скользят не в ряд
    мыслей, что облечь нельзя в слова, но будет следопыт
    прознавать кто от кого, спасаясь, утопал
    в собственных следах и чьих остатки битв
    эти борозды в щеках и кто в кого попал
    окриком-укором, кто, в упор,
    на кого смотреть нельзя, смотрел,
    смотрит по сей миг на лица наши в дырах пор,
    тающие на глазах, апрель.

    * * *

    Когда мои глаза привыкнут к смерти, в ней,
    как в темноту спустившийся, не сразу
    я различу по контуру теней
    предметы бывшие, и запад, и восток,
    и по спине сползет, как страх за ворот водолазу,
    весь океан,
    и там,
    в огромной западне,
    по самый потолок затопленной, воздам
    безмолвную хвалу случившейся со мною
    судьбе, ее таинственным трудам
    и щедрости, которой я не стою.