Майкл Палмер (Michael Palmer)
Из книги «Вместе с молью»
И ДАЛЕЕ
Корабль — как звался он, оно?
Быть может, Моль? Такая моль, что ночь
воспламеняет, или же такая, что ночь собою делит пополам
летя к огню, а именно — забвенью,
как мы его запомнили, пока в нечеткой песне дня оно, кружась,
настало далью, лесом буков, кедров эпохи революции и старше,
дубов, внезапно падающих вместе,
как по приказу. Вот и твой забыт
план под открытым небом. Снег за снегом
его развертывают, а огни сжирают,
но он все краше. Сказку говорит
Гашиш — о благовоньях, головах, подобных сфинксам, ярких
украшеньях
для щиколоток и запястий, шей;
о диорамах, космо-плео-рамах ( от pleo, — «я плыву», «я отплываю»)
иерофит из воска и стекло, железо, дождь искусственный, ветра,
мозаики порогов, — все, что свет
омыл, рассеял, — все это, по сути, такие же, как мы, безвидные тела.
Луна той ночью так и не взошла.
МЫСЛЬ
Мы вдыхаем, об этом не думая. Мы
просто идем, говорим
под голубыми ветвями в цвету
и не думаем. Дышим.
Проходим каменный мост
над рыболовом в ялике,
мимо слепца и безногого, мимо
женщины, жестом о близком шторме
предупреждающей нас по пути.
Мы приходим к реке и сидим
у реки на ветру.
И пока мы подносим к губам
странноватые чашки, пока мы, не думая, пьем,
ветер крепнет.
Здесь, где свет отличается мало от тьмы.
Здесь, где валятся на пол страницы и где календарь
непостижное озеро прочит и нас
в этом озере, в этом чернильном пятне
недостигнувших берега, выдохни.
Даже не думай. Закроем глаза
остальным,
а потом и себе.
ИДИОТСКАЯ ПЕСНЬ
С разрешения солнца
арктический холод настал.
В чашке шторм.
В предложении — логика участь.
И поэзия — враг подколодный, — в канаве,
в упряжке моста
или так, у обочины просто лежит — враг народный.
Нынче любятся раны.
По улицам, наспех — кто чем
перевязан, прикрыт, — подорожником, мятой. Порывы
ветра гнут пополам тополя — так бушуют. И кто ты,
Светило безумное? Нам
кто, какой идиот пропоет твою, солнце, кончину?
Перевод с английского Хельги Ольшванг
Энтони Хект (Anthony Heckt)
LONG-DISTANCE VISION
О, как они малы на расстоянии,
медлительны, и словно против воли,
едва заметно движутся. Склонюсь
над строчкой, получасом позже
взгляну — они все там, наперечет.
Скучая, распрю длят в постылом мире,
где вечное три пополудни. Время
полу-прошло, и дальше не сулит
до выпивки вечерней никаких
событий, скоротать его остаток.
Бинокль обнаружил бы, явил
их действия: тот человек согнулся
( от смеха? боли? ), этот же, на руль
велосипеда вешая пиджак, рубашку заправляет, проверяя
застегнута ли молния, тайком.
Однако, знаю: безоружный взор
смягчает линии, картину упрощает.
И так смиренно зримые стоят,
парадно замерев, как перед съемкой, ждут, не дыша,
приказа разойтись.
Так, из окна дворца, властитель зрит
собравшихся: ничтожное скопленье
безмолвных на холме, в дали
не в силах различить то, что доступно художнику, а именно — цвета
церковных, крошечных, невинно белых кровель
у самого подножия креста.
МИРИАМ
Мне голос был когда-то дан, и отзвук
того, что называют славой. Ныне
никто о том не вспомнит, не узнает.
Все братьям перешло. Толпа вниманье
на них сосредоточит, несмотря
на поведенье спорное, греховность.
О, я могла бы спеть и станцевать
среди достойнейших. Выписывать, ликуя,
под возгласы восторга, пируэты,
но я молчу. Отныне я молчу,
покрова не снимая, ни при людях,
ни в собственных покоях, где ничто —
ни зеркало, ни гладкая поверхность,
не отразит случайно белизны
страдания. И даже записных
уже не перелистываю книжек.
Все стало прошлым, стало быть, никчемным.
Кто не был, хоть однажды, в детстве, мил?
Перевод с английского Хельги Ольшванг
Сильвия Плат (Sylvia Plath)
НОЧНАЯ СМЕНА
Это было не сердце, тот
глуховатый лязг,
переменный бой,
не крови жаркая дробь в ушах,
нет; неотвязный, мерный,
он прибывал извне,
бил, металл о металл. К нему
все, верно, привыкли здесь,
в этих вялых предместьях,
где больше не потрясет
никого, кроме, разве, земли и стен,
тяжкий грохот, откуда невесть, ах вот,
там, через улицу,
громко разъяснена
вся разгадка, исток, исход
звука: фабрика. В рамах окон ее нутро
напоказ, где колеса в цепях, тяжело крутясь,
металла и дерева тонны: весь
вес взносят, молоты, сверху вниз
их обрушивая опять.
Там, в исподних рубахах мужчины, без
продыху, подле машин, в поту, отирая грязь
в такт ударам, без продыху, правоту,
неизбывную правду творят.
Перевод с английского Хельги Ольшванг